Все бои были похожи и в то же время не похожи друг на друга. Особенно запомнился мне бой в Прибалтике при форсировании одного из левых притоков р. Вента в октябре 1944 г. Наши войска в основном восстановили государственную границу СССР почти на всём протяжении от Чёрного до Баренцева моря. Войска 1-го Прибалтийского фронта прорывом из района Шауляя на Клайпеду (Мемель) 10 октября 1944 г. отрезали немецкую группировку в Прибалтике от Восточной Пруссии. На Курляндском полуострове между Тукумсом и Либавой оказались зажатыми в клещи 16-я и 18-я немецкие армии в составе 30 дивизий. Мне, как старшему адъютанту батальона, было приказано с двумя ротами найти противника и войти с ним в соприкосновение.

Когда мы выступили, солнце клонилось к закату. Через час пути в походной колонне мы миновали лес и вышли на его опушку. Перед нами лежало картофельное поле, за которым белело какое-то поселение. Посланная нами разведка не возвращалась, кругом было тихо. Мы, три командира – я и ротные, оставив командиров взводов с подразделениями, пошли вперёд к разведчикам. Сейчас только осознаю, как мы самонадеянно поступили, - но уж очень в бой рвались, невтерпёж было. Вскоре мы обнаружили своих разведчиков на окраине селения. Взяв их с собой, мы вшестером прошли по живописной дороге всё селение из одного конца в другой, миновали мельницу. Немцев нигде не было. Отправив всех обратно с приказом привести батальон, я остался поджидать их прихода на покатом склоне крутого берега. Вдруг до меня долетели из темноты звуки русской речи. Оказалось – это наши полковые разведчики. Пожурил их немного за такую позднюю по сравнению с нами разведку, и мы все вместе двинулись в селение, в котором я уже был.

Пройдя чуть вперёд, мы заметили в темноте массу людей, двигавшихся нам навстречу как раз с той стороны, с которой должны были прийти две наших роты. Мы сближались, не чувствуя опасности. И вдруг я различил среди идущих навстречу человека в белом фартуке. Это насторожило меня, ибо мельника мы видели на мельнице, но он не должен был идти с нашими подразделениями. Тут блеснул луч фонарика и, вздрогну в руке, осветил край тёмно-зелёной шинели. Немцы! Я, державший «Вальтер» наготове, выпустил все 13 зарядов в человека с фонариком. В колонне началось замешательство, - видимо, я убил их командира.

Но наши разведчики, вооружённые автоматами, не открыли огня, а подались назад. Мне оставалось одно: последовать их дурному примеру, ибо перезарядить «Вальтер» было некогда, а иного оружия у меня с собой тогда не было. Бежал в визге трассирующих пуль, простреливших, как позже увидел, фуражку и полы шинели. Но меня даже не ранило. Немцы нас не преследовали, они закрепились в селении. Мозг прожигала мысль: «А как же наши роты?». Ведь они должны уже войти в селение с другого конца!

Но стрельба в селении была услышана, и по нему стали бить наши миномёты, развёрнутые на опушке леса перед картофельным полем. Надо было срочно добраться до них, чтобы скорректировать огонь. Прибежав на батарею, направил орудия на тот конец селения, где были немцы. Добравшись до своих, успокоился: убитых и раненых нет, только у одного бойца осколок по касательной задел немного лоб. Ночной бой по освобождению селения не удался. Но на следующий день немцы, боясь окружения, ушли…

В одном из боёв в 40 км. юго-восточнее Лиепан я был утром 28 октября 1944 г. тяжело ранен. В ночь на 28 октября 1944 г. во сне я услышал ясный голос: «Сегодня тебя ранят!». С беспокойством проснувшись, я рассказал свой сон командиру батальона. В ответ услышал: «Намеревался тебя послать в подразделения с постановкой задачи на наступление, но теперь раздумал: у нас сон в руку». Я возразил: «Товарищ майор, ведь только ранят, а не убьют! Я пойду!».

Надо было идти через поле на опушку леса, где в блиндажах, отбитых накануне у немцев первым батальоном, располагался второй, сменивший первый в ночь на 28 октября. Противник занимал оборону в лесу в непосредственной близости от наших позиций. Выйдя с командного пункта батальона в путь, я почти сразу же попал под ураганный обстрел шестиствольных немецких миномётов. Меня, лежащего в кювете, взрывными волнами то приподнимало, то прижимало к земле. Переждав миномётный обстрел, благополучно добрался до своих подразделений и собрал их командиров в блиндаже, амбразура которого была обращена в сторону поля, а выход – в сторону противника.

Только я разложил карту на столе, как в блиндаж ворвался красноармеец с криком: «Немцы наступают – славяне отходят!». «Всем в подразделения!» - приказал я. Находясь на дальнем от входа в блиндаж конце стола, я и командир пулемётного взвода, складывая карты в планшеты, замешкались, а выглянув из блиндажа, увидели в непосредственной близости шеренгу немцев. Из-за перекоса патрона выстрелов из автомата командира пулемётного взвода не последовало, а сам он, сражённый наповал, упал у моих ног. Тут же упавшую на пол у моих ног немецкую ручную противопехотную гранату я успел выбросить для взрыва в немецкую шеренгу. Со второй из гранатой дело обстояло иначе: она подкатывалась к моим ногам по ступенькам блиндажа. Я наклонился, чтобы её взять, а у неё уже догорал запал, и она взорвалась. Туловище и живот, оказавшиеся над воронкой взрыв, не пострадали. Но сам взрыв контузил меня, поразил правый глаз с потерей зрения на целый месяц, а осколки гранаты выбили левый глаз, вошли в ноги, руку и череп.
Сколько времени я пролежал раненый, не помню. Но бойцы, собравшись с силами, снова возвратились сюда, вынесли меня и отправили в медсанбат, в котором меня около двух недель поддерживали физраствором, кормили с ложечки и сохранили мне ноги. Хотели ампутировать, но один из двух врачей настояла на продолжении лечения. По дороге в Ригу в госпиталь в санитарном поезде на мою постель подсела врач и спросила, как я буду жить дальше. Ответил: «Павел Корчагин жил, и я проживу». Мы же все тогда на героях воспитывались.

У зенитчиков в вопросе стойкости положение было особым. Суть его: даже во время бомбёжки самолётами или артобстрела батарей немцами нельзя было без команды не только покинуть орудие, но и лечь на землю около него. Веди огонь по самолётам противника всегда! Команда «Ложись!» давалась комбатом только при приближении сброшенных бомб к земле или при обстреле батареи артиллерией противника, когда его самолётов не было в зоне огня этой батареи. Мы все это знали. И так поступали, даже если несли потери…

Произошло это во время операции «Багратион» в августе 1944 г… Фронт остановился, а батареи зенитчиков начали бросать по разным участкам на противотанковую оборону. В течение десятка дней мы противника не видели, начали думать, что и не встретим его. Однако 20 августа встретились, да ещё как!

Бой начался ранним утром. На нас двигался не один десяток танков. Увидев их, я на несколько секунд испытал не столько страх или панику, сколько чувство обречённости. Разве остановят четыре пушки это стальное бешено ревущее и стреляющее стадо? Но с первыми нашими выстрелами обречённость стушевалась. Этому помогла канонада наших полевых пушек, открывших огонь через нас с закрытых позиций.

Впереди нас никакого пехотного прикрытия не было, поэтому пришлось открывать огонь с близкого расстояния, чтобы заранее не раскрыть батарею. Начали стрелять метров с 500 и сразу зажгли несколько танков. Тут же танки накрыли частые разрывы полевой артиллерии. Первая атака была отбита. Но последовали вторая и третья.

В том бою во время второй атаки меня ранило осколками в лицо. Я стоял по пояс в окопе, снаряд разорвался так близко, что меня откинуло взрывом на противоположную сторону окопа. Те осколки я ношу в разных местах головы до сей поры… Так что третью атаку пришлось встретить одноглазым, поскольку левая сторона лица вся распухла. Бой продолжался. Не бежать же, да и куда? Батарея тогда казалась мне самым надёжным местом…

В итоге и на фронте реализовались мои увлечения, сформировавшиеся в школе: математикой и физикой – на приборах и орудиях, историей – в беседах на политические и исторические темы, литературой – в выпуске боевых листков, где обязательно были стихи, в том числе и мои. Следовательно, я отдавал сознательно и полностью всё, что умел и знал, армии, фронту, стране.

На фронте я был недолго. Войну в её подлинном виде я видел, когда борьба вступила в свою последнюю фазу. Мне не довелось самому испытать ни горечи отступления 1941 г., ни ужаса бомбёжек, ни голодной блокады Ленинграда, ни кровопролитной обороны Москвы и Сталинграда. Всё это стало долей других, и нам, молодому поколению, выпало счастье взять в руки Победу, которая по праву больше принадлежала тем, кто не дожил до неё, кто отстоял Родину в самые трудные 1941–42 гг.

Вспоминаю утро атаки. Туман сильно беспокоил не только высших офицеров, но и каждого, кому предстояло сражаться на передовых позициях. Особенно трудно было артиллеристам, лишённым, по существу, возможности вести прицельную стрельбу. Оставалось надеяться, что сила и мощь огня в состоянии будет перекрыть неизбежную неточность стрельбы. В общем, так оно и вышло, хотя и не везде.

И вот последние минуты ожидания. Стрелки стоят в траншее, смотрят вперёд, молча докуривают махорочные самокрутки. Вижу знакомого пехотного лейтенанта, такого же молодого, как я сам. Он проверяет готовность своих бойцов, подбадривает их. В голове нет даже мысли, что это его последние минуты: лейтенанту не придётся вернуться из первой же атаки. Вдруг раздаётся шипение реактивных снарядов – это «катюши», их длинные стрелы прочерчивают небо. Это сигнал для всех. На землю тотчас же обрушивается адский грохот. Быстро-быстро заговорили и две моих небольшие пушечки, стрельба ведётся максимальным темпом, снаряды летят в туман в сторону первой линии немецкой обороны. Об экономии боеприпасов думать не приходится. Ведь мы – пехотная артиллерия, и как только стрелковые части двинутся в атаку, должны сопровождать их, как говорится, огнём и колёсами.

Начало войны я встретил в лётном училище, в боевых действиях же впервые принял участие в Сталинградской битве. Успел принять участие в трёх боевых вылетах, но на третьем наш самолёт был подбит немецким истребителем. Затем был переведён в авиацию дальнего действия. Мне повезло, так как меня взял в свой экипаж известный ас, Герой Советского Союза Иван Егорович Гаврыш. Он был прекрасным лётчиком и командиром, умным пилотом – никогда не лихачествовал, всегда чётко продумывал свои действия в воздухе. Он умел всё – и грамотно уйти от атаки вражеских истребителей, и посадить машину на одном моторе, и многое другое…

Случались на войне ситуации, когда остаться в живых было действительно чудом, и пережив которые человек ощущал себя заново родившимся. Однажды мы вылетели на боевое задание – это была бомбардировка. Но случилось так, что, сбрасывая бомбы, пилот резко увёл машину в сторону. И бомбы «зависли», наполовину застряли. Сесть с ними было нельзя – тогда бы при посадке самолёт взорвался. Пришлось выбивать бомбы вручную. Пилот спустился на среднюю высоту, и я, высунувшись из люка, начал это делать. Чувства, которые я испытал, когда все бомбы, наконец, отделились от самолёта, трудно передать словами…

Вообще, выживание на войне определялось прежде всего опытом. Многому, чего не могли объяснить в лётном или любом другом училище, могли научить старшие, более опытные товарищи, или сами жизнь. В том числе постепенно учились воевать «по-умному» – не жертвовать жизнью бесполезно, выходить победителем из сражения с более сильным противником, а если это невозможно, избегать его.